Франсин Риверс - Книжник [The Scribe]

— Отче, прости им; ибо не ведают, что творят!

Слова Учителя.

Глаза Силы налились слезами.

Ему потребовалось собрать в кулак всю свою волю, чтобы стоять в арке верхнего яруса, не сводя глаз со страдающего Петра. «Молись за меня, Сила, когда я буду умирать», — просил его Петр за несколько недель до ареста. — «Молись, чтобы мне остаться верным до конца».

И Сила молился — истово и упорно, сквозь тоску и ужас. Господи, если и мне предстоит такое, дай мне устоять в вере и вытерпеть все до конца, как Петр. Не дай отречься от того, что я точно знаю! Ты есть путь, и истина, и жизнь. Господи, утешь моего друга в его страдании. Дай возлюбленному рабу своему Петру крепко держаться в своем уповании на Тебя, Господи. Пусть он узрит Тебя, как видел Стефан! Пусть возрадуется, что возвращается домой. Говори с ним сейчас, Господь. Прошу Тебя, скажи ему те слова, что жаждет услышать каждый из нас: «Хорошо, добрый и верный раб!». Он точно был именно таким, Господи. Раб Твой Петр был верным.

Боже мой, умоляю Тебя, пусть это будет последняя казнь, которую видят мои глаза!

Прошлой ночью Сила проснулся в уверенности, что слышит голос Павла: тот диктует ему очередное письмо. Он вскочил с постели с облегчением и радостью: «Павел!» Сон был таким живым, что на какое–то мгновение Сила поверил в его реальность, прежде чем на него обрушилась истина. Тогда он ощутил удар — чуть ли не физически. Павел мертв.

Сила уронил руки на стол. «Ты есть воскресение и жизнь». Надо напомнить себе: «Воскресение». Что говорил Иоанн, когда они в последний раз виделись в Ефесе? «Верующий в Иисуса будет иметь…» Нет. Не так. «Верующий в Сына Божьего имеет жизнь вечную». В памяти эхом отдались слова Павла: «Когда мы были немощны, Христос умер за нас, нечестивых». Увещевание Иоанна. «Любите друг друга…»

Снаружи раздался крик, Сила застыл. Идут за ним? Снова тюрьма, опять побои, мучения? Будет ли малодушием, если, чтобы спастись от страданий, я скажу им, что я римский гражданин? Ведь так оно и есть. Но я же презираю эту империю до мозга костей! Мне отвратительно иметь с ней хоть что–то общее, даже такую малость. Господи, когда–то я был сильным. Был. Теперь — нет…

И снова голос Павла: «Когда я немощен, тогда я силен…»

Сила схватился за голову: «Да, ты, друг мой, силен, а я нет…»

Он неспособен сохранять ясность мысли здесь, в стенах Рима, в какофонии из людских голосов, топота ног, криков торговцев. Толпа, всегда ненасытная толпа, гонится за ним по пятам. Мне нужно выбраться отсюда! Бежать из этого места, и как можно дальше!

Он сгреб свои письменные принадлежности и немногочисленные пожитки. А как же свитки? Надо сберечь свитки!

С колотящимся сердцем Сила покинул свою маленькую душную каморку.

Хозяин увидел его сразу же, стоило переступить порог, как будто специально высматривал:

— Эй! — Он пересек узкую улочку. — Что, уезжать собрался?

— Я закончил свои дела.

— У тебя неважный вид. Может, задержишься еще на несколько дней?

Сила окинул его взглядом. Этому человеку нет никакого дела до его здоровья. Ему нужны только деньги — побольше денег.

Силе казалось, что вокруг нарастает шум толпы. Всюду волчьи лица. Потомки Ромула и Рема наводняли улицы. Под взором Силы они слонялись туда–сюда, переговаривались, кричали, смеялись, спорили. Здесь жили бедняки — скученные голодные орды, нуждающиеся в чем–то гораздо большем, нежели еда. Вот они, вечно всем недовольные, готовые наброситься друг на друга из–за любой мелочи. Это их умиротворяет Рим кровавыми развлечениями. Пусть лучше головы будут заняты ими, чем нехваткой хлеба.

Сила заглянул хозяину в глаза. Павел сказал бы ему слова жизни. Петр поведал бы о Христе.

— Что такое? — нахмурился хозяин.

Пусть погибает, — подумал Сила. — Зачем метать бисер перед свиньями?

— Видно, я подцепил лихорадку, — сказал он. — Был недавно в деревне, где она народ так и косила. (Что ж, похоже на правду. Это лучше, чем сказать: «Три дня назад я был на играх на арене и смотрел, как казнили двух моих самых близких друзей. И теперь все, что я хочу — так это как можно дальше убраться из вашего гнусного города. И провались Рим к чертям в преисподнюю вместе со всеми своими жителями до единого, я и пальцем не шевельну, только воздам Богу хвалу за его погибель!»).

Как и ожидал Сила, хозяин встревожено отпрянул:

— Лихорадка? Да, тебе необходимо уехать.

— Придется. — Сила выдавил улыбку. — В здешних переулках зараза распространяется особенно быстро, правда? — (Особенно зараза греха). — Я ведь заплатил за неделю?

Хозяин побледнел:

— Не помню.

— Так я и думал. — Сила забросил мешок на спину и зашагал прочь.

Через несколько дней пешего пути Сила добрался до Путеол. Ему недоставало прежней крепости. Да и отваги.

Он нашел гавань и стал бродить по рыночной площади. Куда же теперь, Господи? Сигнальные флажки показывали, что пришли корабли с зерном, по–видимому, из Египта. Мимо него спешили портовые рабочие, торопясь выгрузить мешки и отнести к менсорам для взвешивания. Дальше бросили якоря другие суда, посредники вели торговые переговоры с берегом. Чтобы насытить римские рынки, товары свозились со всех концов империи: Сицилия поставляла зерно, скот, вино и шерсть; Испания — лошадей; Британия и Германия — рабов; Греция — мрамор; Ассирия — разноцветные ковры. В порту можно было без труда затеряться — и в то же время найти то, что ему нужно.

Голова Силы кружилась от запахов: соленого морского воздуха, конского навоза, пряностей, вина и человеческого пота. Пронзительными голосами кричали чайки: на телеги грузили рыбу. Зазывалы громко выкрикивали названия товаров. В загонах блеяли овцы. Британские псы рычали в плетеных клетях. На помостах, обливаясь потом под жарким солнцем, стояли раздетые догола невольники–чужестранцы, выставленные на торги. Один попытался вырваться из оков, когда от него потащили прочь женщину с ребенком. Не надо было знать его языка, чтобы понять боль и муку, звучавшие в его крике. Рыдания женщины перешли в истерические вопли, когда ребенка выхватили у нее из рук. Она кинулась к нему, но ее поволокли в другую сторону. Ребенок плакал от ужаса, тянул ручонки к матери.

Сила отвернулся, почувствовав комок в горле. Никуда ему не деться от горя и несправедливости. Они окружают его со всех сторон и вот–вот задушат. Семя греха, посаженное тысячи лет назад в Эдемском саду, пустило корни и распространило побеги зла повсюду. И все вокруг вкушают его отравленный плод, несущий одну лишь смерть.

День клонился к вечеру, когда он увидел знакомый знак, вырезанный на столбе у лавки, внутри которой громоздились бочонки с маслинами, корзины с гранатами, финиками, смоквами и орехами. У него заурчало в животе. Рот наполнился слюной. Он ничего не ел уже два дня, с тех пор как покинул свое бывшее пристанище.

Он слушал, как хозяин торгуется с какой–то женщиной:

— Ты же прекрасно знаешь, госпожа, что лучше этих фиников не сыскать во всей империи.

— А ты прекрасно знаешь, что я не в состоянии так дорого заплатить.

Ни ругани, ни обмена колкостями, обычного на торгу. Она предложила цену, он возразил. Она качнула головой, предложила другую. Он со смехом назначил свою. Когда соглашение, наконец, было достигнуто, лавочник бросил на весы пригоршню сушеных фиников. Завернул в тряпицу, протянутую покупательницей, принял плату. Женщина ушла, и он переключился на Силу.

— Чего желаете? Маслины? Финики?

Сила потряс головой. Последнюю монету он отдал за кусок хлеба. Он опять посмотрел на знак на столбе. Неужели его вырезал этот ухмыляющийся пират? Не успел Сила придумать, каким образом об этом спросить, как лавочник вскинул голову и наморщил лоб:

— Мы где–то встречались, да?

— Нет, не думаю.

— Ты кого–то мне напоминаешь.

Сердце Силы громко застучало. Он хотел было отвернуться, но куда же ему идти?

— Я друг Феофила.

Взгляд собеседника просветлел.

— А! — Он расплылся в улыбке. — Как он поживает?

— Не очень хорошо. — Сила отступил на шаг, подумав, что, пожалуй, совершил ошибку: не надо было ничего говорить этому человеку.

Торговец огляделся по сторонам и жестом поманил Силу к себе:

— Ты — Сила. Так ведь тебя зовут?

Сила побледнел.

— Не пугайся, друг мой, — быстро промолвил собеседник. И добавил, понизив голос. — Однажды я слышал твою проповедь. В Коринфе. Несколько лет назад. Пять, а может, и шесть. У тебя усталый вид. Есть хочешь?

Сила не мог выдавить из себя ни слова.

Лавочник схватил несколько фиников и смокв и втиснул Силе в ладонь.

— Дойдешь до конца улицы, повернешь налево. Потом опять до конца. Там улица изгибается змеей. Пройдешь два фонтана. Сразу за ними первый поворот направо. Постучишь в дверь третьего дома. Спроси Епенета.